Идеальный враг - Страница 106

106

– У тебя когда-нибудь была собака? – спросил Дизель.

– Нет, – Павел покачал головой и обернулся на телевизор. Подвинулся чуть-чуть.

Какое-то время они молча смотрели передачу.

– Собаки произошли от волков, – повторил бригадир вслед за ведущим. – Мы приручили их, чтобы использовать на охоте. У них были качества, которых не было у нас, у людей.

– К чему ты это, бригадир?

– Знаешь, какая собака самая опасная?

– Разъяренная.

– Да… – Дизель первый раз за все время разговора посмотрел Павлу в глаза. – Но я сейчас не о том… – Телевизор бригадира больше не интересовал. Его мало что могло заинтересовать по-настоящему, потому что за лагерными стенами он видел почти все. – Не бойся собаку, которая тебя облаивает. Самая опасная собака та, что бросается молча, без предупреждения. Она не будет на тебя гавкать, она не будет скакать кругами. Она просто кинется на тебя и вгрызется в глотку… Вот сюда… – поднял он руку к горлу. – Только рык… Только звериный рык… И никакого лая…

2

Товарищей Павел нашел на вытоптанной баскетбольной площадке. Потерявший бороду Маркс и сильно похудевший Грек лежали на длинной пластмассовой скамье, подставив голые животы солнцу. Рыжий, Шайтан и Гнутый делали вид, что играют. Они лениво перекидывались мячом, похожим на помятый апельсин, финтили, неспешно обводя воображаемых противников, и, прорвавшись к кольцу, останавливались, долго аккуратно целились и, лишь тщательно вымерив движение, бросали мяч. Только малорослый Шайтан играл поживее. Получив пас, он все норовил прыгнуть к самому щиту и положить мяч в корзину сверху. Со стороны попытки эти смотрелись забавно.

– Возьмете в команду? – спросил Павел.

– А ты играть умеешь?

– Нет.

– Тогда возьмем…

Павел скинул мятое, давно не стиранное хэбэ, снял майку, сложил одежду на скамье, наказал Марксу и Греку:

– Присматривайте!

– Да у тебя там и взять-то нечего, – сказал Грек, почесывая ввалившийся живот.

– Зато что-нибудь подсунуть можно, – ответил Павел, прыгнул на площадку и перехватил летящий мяч. Сейчас ему хотелось бегать, скакать, метаться. Хотелось драться, биться. Пусть с друзьями, пускай только за мяч.

Ему необходимо было выплеснуть злость, что постоянно копилась в нем.

Иначе однажды она прорвется.

– Может сыграем двое на двое? – предложил Гнутый.

– Только при условии, что Шайтан играет не со мной, – сказал Рыжий.

– Тогда давайте играть трое на одного…

Солнце припекало.

Шел последний летний месяц, и ночи становились все холодней. Утренняя роса уже не освежала, а студила. Все чаще наползали в лагерь из леса туманы, все гуще они становились, все холодней. Серая мгла, в предрассветной тиши окружив лагерь, сразу со всех сторон, словно по команде, тихо пересекала минное поле, просачивалась через колючую проволоку, через высоковольтную сетку, взбиралась на бетонную ограду и переваливалась через обе стены – и внешнюю, и внутреннюю…

Во всем чувствовалось – скоро осень.

Потому дневное тепло становилось все желанней. И каждый погожий день штрафники стремились провести на свежем воздухе под солнечными лучами. Они забирались на накалившиеся покатые крыши бараков, они вытаскивали матрацы и одеяла, расстилали их на скамейках и прямо земле, они мастерили подобия гамаков.

В ясный день почти весь лагерь высыпал на улицу. Загорающие люди смотрели в небо и видели там лишь облака и солнце.

А на заключенных сверху смотрели дула пулеметов…

– Пятнадцать лет! – крикнул Рыжий, получив мяч. – Они дали мне пятнадцать лет! Эти гады сделали меня стариком!

Они не стали играть друг против друга. Они продолжили играть против незримого воображаемого противника.

Вчетвером.

Одной командой.

– Эй, Грек, хватит тебе валяться! – крикнул Гнутый, получив пас. – Маркс, давай тоже к нам!

– Я одежду стерегу, – отозвался Грек.

– Не хочу, – угрюмо откликнулся Маркс. Последние дни у него было отвратительное настроение. Он был подавлен. Он был оскорблен. Он всегда полагал, и говорил всем, что если его однажды захотят лишить бороды, он уволится.

Но лагерный парикмахер, не обращая внимания на протесты и ругань связанного клиента, обкорнал тупыми ножницами его бороду, а потом и вовсе – начисто! – ее сбрил.

Маркс чувствовал себя вдвойне обманутым. Мало того, что его лишили обожаемой растительности, так вдобавок он и рапорт об увольнении не может подать.

– Тебе еще повезло! – Гнутый перекинул мяч Павлу. – Мне дали восемнадцать!

– Я не собираюсь здесь задерживаться! – Павел представлял, что против них играет команда недругов. Здесь и Некко, и Клоп, и…

Он обыграл Некко, сбил плечом Клопа, пробежал прямо по нему. Вырвался вперед. Под щитом уже ждал Шайтан. И Павел отдал ему пас.

– Здесь плохо! – Шайтан прыгнул. – Плохо! – Он не попал.

Но Павел был уже рядом.

– Я убегу!

Он подхватил падающий мяч, подпрыгнул высоко – словно ввинтился в воздух. И сверху – сам удивился, что так получилось – широким движением, со всей силы – словно профессиональный игрок – загнал мяч в корзину. Случайно зацепившись пальцами за вибрирующее кольцо, повис на нем, довольно ухмыляясь.

Друзья остановились. Рыжий уважительно присвистнул. Шайтан завистливо вздохнул.

– А еще говорил, что играть не умеешь, – сказал Гнутый.

– Не умею, – честно признался Павел, покачиваясь на кольце. – Само получилось. Раньше никогда… Даже не знаю, почему…

Биоактивация… Злость…

Вдруг что-то треснуло.

Павел не успел испугаться, не успел отцепиться.

106