– И неужели никто не пытался приписать себе побольше баллов?
– Обмануть систему непросто, – сказал Гнутый. – Конечно, приписки бывают. Но редко и в основном по мелочам. Уж больно велик риск. Если обман будет раскрыт, позор на весь мир обеспечен, да и с Игрой можно навсегда распрощаться.
– Три миллиона… – пробормотал Павел, прикидывая, на что можно было бы потратить такую сумму. – Сто тысяч на человека…
– Дело не только в деньгах, – сказал Гнутый. – В прошлогодней игре победил взвод сержанта Шишеля – я встречался с ним в Новой Зеландии. И знаете, где сейчас эти ребята?
– На Ямайке, – сказал Цеце, вздохнув, и мечтательно закатил глаза. – Земной рай!
– Победители игры могут сами выбирать место службы, – сказал Рыжий.
– Если захотят служить дальше, – добавил Гнутый.
Они замолчали, думая об одном и том же, мечтая…
Первым очнулся Гнутый.
– Ладно, нам пора, – сказал он. – А то как бы док не пришел.
– На днях обязательно заглянем еще, – сказал Цеце.
Рыжий просто кивнул.
Они ушли, не затягивая прощание. Тихо закрылась дверь, и в палате снова стало пусто и одиноко.
Павел полежал чуть-чуть, глядя в потолок, собираясь с мыслями, потом вздохнул, заставил себя улыбнуться, громким голосом велел диктофону включиться, и, выдержав паузу, стал размеренно, обдумывая каждую фразу, надиктовывать полученные от товарищей новости.
Три дня прошло, а казалось, что целая неделя.
Павел уже стал привыкать к новому распорядку. Он много спал. Ел, когда хотел и сколько хотел. Делал дневниковые записи. Разговаривал с навещающими его друзьями, с мамой и девчонками, с доктором. Он много думал, особенно жутковато тихими ночами, когда сон не шел, и просыпалась боль. Мысли его были аморфны, неконкретны. Часто он грезил, теряя связь с реальностью, и тогда какие-то странные непознаваемые образы наводняли его сознание.
С первого июля все системы, все службы и подразделения Форпоста начали функционировать в нормальном режиме боевого дежурства, но для Павла перемены эти прошли незамеченными. Разве только товарищи стали приходить чуть реже. И новости, которые они приносили, несколько изменились: меньше стало бытовых подробностей, больше разговоров об оружии, о предстоящих рейдах, о разведывательных данных по зоне ответственности Форпоста.
Слушая рассказы товарищей, Павел чувствовал себя заключенным. Он был заперт в четырех стенах, они отгораживали его от настоящей жизни, и он ничего не мог с этим поделать.
Док, терпеливо выслушивая жалобы пациента, говорил, что лечение продлится никак не меньше двух недель.
Две недели в заключении, и это в то самое время, когда Форпост только начинает работу! Это была самая большая несправедливость в жизни Павла. По крайней мере, так считал он сам.
Дни, проведенные на больничной койке, изменили его. Павел стал более раздражительным, возбудимым. Теперь он почти не улыбался, а шутки его стали колкими. Впрочем, Павел этого не замечал. И только когда приходила Тина, он снова становился собой.
– Мы уезжаем завтра, – сказала Тина, глядя Павлу в глаза. – Рано утром. Зайти к тебе не будет возможности.
Мама, стоя за кроватью, украдкой вытирала слезы. Серьезная Наташа сидела на постели, осторожно держала брата за пальцы, высунувшиеся из гипсовой скорлупы.
– Я вам буду писать, – сказал Павел. – Вы за меня не волнуйтесь, я поправлюсь.
– Доктор сказал, что у тебя все будет в порядке, – сказала Тина, чуть улыбнувшись. – Даже нос твой останется прямым.
– Вы уж извините меня, что так получилось, – вздохнув, сказал Павел. – Испортил вам весь отдых.
– Ну что ты, сынок, – мама положила мокрую от слез руку ему на лоб. – Мы очень рады, что побыли у тебя. Вчера твои товарищи приходили к нам в гостиницу, рассказывали о тебе много хорошего… Ты все сделал правильно. Не переживай.
Наташа сжала ладонь брата:
– У меня для тебя подарок, – она расстегнула свою маленькую сумочку, сунула в нее руку.
– Что там у тебя? – улыбнулся сестренке Павел.
– Это тебе на счастье, – Наташа зажала что-то в руке. – Месяц назад мы классом ездили в Крым, и на пляже я нашла это… – Она разжала кулак. На маленькой ладошке лежала старинная монетка. – Учитель сказал, что раньше была такая примета – бросать деньги, чтобы потом вернуться на это место… – Наташа вложила монетку в руку брату. Сказала с нажимом: – Я хочу чтобы ты вернулся.
– Спасибо, – сказал Павел. – Может быть, мне скоро дадут отпуск. И я приеду к вам.
– Будем ждать…
Они говорили еще долго, все никак не могли наговориться, не могли расстаться. Они понимали, что сегодняшний разговор последний, и неизвестно, когда еще доведется встретиться. Наконец мама поманила за собой дочку:
– Пойдем, Ната. Подождем Тину на улице.
Они поцеловали Павла, прижались к нему на прощание, потом одинаково отстранились, словно оторвались, и вместе вышли из палаты, синхронно оглянувшись на пороге.
Павел и Тина остались наедине.
Какое-то время они напряжено смотрели друг на друга, словно хотели запечатлеть в памяти этот момент. Потом Тина, разом обмякнув, потянулась вперед, всхлипнула, выдохнула:
– Паша!
Он приобнял ее, чувствуя себя страшно неловким.
– Помнишь, что ты мне обещал? – спросила она, уткнувшись в его плечо.
– Когда?
– Ночью. Возле гостиницы. Ты обещал вернуться. Что бы ни случилось. Ты слово давал! Помнишь?
– Да.
– Ты вернешься?
Павел ответил не сразу. Тина подняла голову, посмотрела ему в глаза:
– Обещай, что вернешься!
Павел кивнул осторожно: